1
Я стал как тонкий
бледный серп Луны,
В ночи восстав от
пиршества печалей.
Долг. Долг. Должна. Я
должен. Мы должны.
Но я пришел сюда из
вольных далей.
Ты, Сильный, в чье лицо
смотрю сейчас,
Пытуй меня, веди путем
ордалий.
В мои глаза стремя
бездонность глаз,
К ордалиям он вел
тропинкой сонной:
Весы, огонь, вода,
полночный час,
Отрава, плуг в отрезе
раскаленный,
Сосуд с водой, где идол
вымыт был,
Змея, и губы, и цветок
замгленный.
Их десять, страшных, в
капище, кадил,
Их десять,
совершеннейших пытаний,
Узлов, острий, их десять
в жерлах сил.
Вот, углубилось зеркало
гаданий.
Став на весы, качался я,
звеня,
Был взвешен, найден
легче воздыханий.
Прошел через сплетения
огня,
И, вскрикнув, вышел с
ликом обожженным.
В воде, остыв, забыл о
цвете дня.
В полночный час я весь
был запыленным,
Меж тем как к Тайной
Вечери я шел.
Я выпил яд, и утонул в
бездонном.
Горячим плугом, возле
серых сел,
Вспахал такую пашню, что
поныне
Там только жгучий
стебель рос и цвел.
Сосуд с водой, где идол
был, в гордыне
Я опрокинул, влага
потекла,
Семь дней пути лишь цвет
цветет полыни.
Змея свила мне тридцать
три узла,
И я возник посмешищем
дракона,
Дробя собой без счета
зеркала.
Я губы пил, но я не
видел лона,
К которому я весь
приник, дрожа,
Отверг губами губы, в
вихре стона.
И длинная означилась
межа,
На ней цветок был,
царственник замгленный,
Коснулся, цвет его был
шар ежа.
Я десять воплей издал
исступленный,
Я десять, в пытке,
разорвал узлов,
И был один, дрожащий,
побежденный.
А в зыбях сна был гул
колоколов.
2
О, то был час, – о, то
был час,
Когда кошмары, налегая,
Всю смелость выпивают в
нас, –
Но быстро опознал врага
я.
Был в вихре вражьих
голосов,
Но шел путем
ведуще-тесным,
И при качании весов
Был найден
ценно-полновесным.
Как золотистое зерно,
Как самородок, в прахах
цельный,
Как многозмейное звено,
Что держит якорь
корабельный.
3
Не рыдая, дождался я
огненных рдяных ордалий,
Не вздыхая, смотрел, как горит,
раздвигаясь, костер,
Самоскрепленный дух –
как клинок из отточенной стали,
Человеческий дух в испытаньях бывает
хитер.
Я припомнил, как в дни
возвещений, что знала Кассандра,
Человеческий ток был сожжен в
прославленье погонь,
Я припомнил тот знак,
при котором, горя, саламандра
Не сгорает, а лишь веселит заплясавший
огонь.
И взглянув как Весна, я
взошел в задрожавшее пламя,
Отступила стена, отступила другая стена,
Через огненный путь я
пронес многоцветное знамя,
И, не тронут огнем, наклонился к кринице
без дна.
4
И помолясь святой
водице,
Ее ничем не осквернил.
От благ своих дал зверю,
птице,
Был осребрен от звездных
сил.
Был позлащен верховным
Шаром,
Что Солнцем назвал в
песне я.
Предупреждающим пожаром
Я был в провалах Бытия.
5
Полночный час я весь
окутал в тучи,
Поил в ночи, для должных
мигов, гром,
Псалмы души зарнились
мне, певучи,
И колосились молнии
кругом.
Насущный хлеб от злой
спасая чары,
Я возлюбил небесное
гумно,
И я восполнил звездные
амбары,
Им принеся душистое
зерно.
6
Ах, яд в отравных снах
красив,
И искусился ядом я.
Но выпил яд, заговорив,
Я им не портил стебли
нив,
В свой дух отраву мысли
влив,
Я говорил: Душа – моя.
О, я других не отравлял,
Клянусь, что в этом честен стих.
И может быть, я
робко-мал,
Но я в соблазн ядов не
впал,
Я лишь горел, перегорал,
Пока, свечой, я не затих.
Я с Богом не вступаю в
спор,
Я весь в священной тишине.
На полноцветный став
ковер,
Я кончил с ядом
разговор,
И не отравлен мой убор,
Хоть в перстне – яд, и он – на мне.
7
Узнав, что в плуге
лезвие огня,
Я им вспахал, для
кругодневья, поле,
Колосья наклоняются,
звеня,
Зернится разум, чувства
– в нежной холе.
Люблю, сохой разъятый,
чернозем,
Люблю я плуг, в отрезе
раскаленный,
С полей домой, вдвоем,
мы хлеб несем,
Я и она, пред кем я раб
влюбленный.
8
Сосуд с водой, где идол
был,
Где идол вымыт был до бога,
Я освятил крестом
стропил,
Поставил в глубине чертога.
И он стоит, закрыв
глаза,
В своей красе необычаен,
Его задумала гроза,
Он быстрой молнией изваян.
9
Жезл, мой жезл, которым
скалы
Разверзал я для ручья,
Брошен. Поднят. И опалы
Светят сверху. Где змея?
Жезл, мой жезл, которым
царства
Укреплял я в бытии,
Блещет. Кончены
мытарства.
Сплел с жезлом я две змеи.
10
Румяные губы друг другу
сказали,
В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не
чужды печали,
Все ж мед благовонен и густ.
И если цветы, расцветая,
блистая,
Все ж ведают, в веснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный,
молитва святая,
Что ты прочитал наизусть...
Красивы нелгущие влажные
неги,
Целуй поцелуи до дна,
Красивы уста и застывшие
в снеге
Сомкнутья смертельного сна.
Смотри, как торжественно
стройны и строги
Твои, перешедшие мост,
Твои дорогие, на Млечной
Дороге
Идущие волею звезд.
11
И если вправду
царственник замгленный
Последний есть среди
цветов цветок,
Его шипы дают нам плат
червленый,
Волшебный плат, махни –
и вот поток.
Не слез поток, а
полноводье тока,
В котором все, что
жаждут без конца,
Придя, испьют, придя,
вздохнут глубоко,
И примут сказку вод в
черты лица.
Забвенные, как голос
грезы звонной,
Как луч в ночи,
пришедший с высоты,
Они возьмут тот
царственник замгленный.
И так пойдут. Возьми его
и ты.
12
Так видел я, во сне ли,
наяву ли,
Видение, что здесь я
записал,
И весь, душой, я был в
Пасхальном гуле.
За звоном звон, как бы
взнесенный вал,
Гудя и убежденно
возрастая,
Дивящуюся мысль куда-то
мчал.
Как будто обручалась
молодая
Луна с Звездой в
заутрени Небес,
И млели мраки, сладко в
Солнце тая.
Привет, огонь, вода, и
луг, и лес,
Ты, капля крови, цветик
анемона,
Цвети, привет, я верю в
путь чудес.
Я малый звук в великих
зыбях звона.