Костер мой догорал на
берегу пустыни.
Шуршали шелесты
струистого стекла.
И горькая душа тоскующей
полыни
В истомной мгле качалась
и текла.
В гранитах скал –
надломленные крылья.
Под бременем холмов –
изогнутый хребет.
Земли отверженной –
застывшие усилья.
Уста Праматери, которым
слова нет!
Дитя ночей призывных и
пытливых,
Я сам – твои глаза,
раскрытые в ночи
К сиянью древних звезд,
таких же сиротливых,
Простерших в темноту
зовущие лучи.
Я сам – уста твои,
безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах
немоты.
Я свет потухших солнц, я
слов застывший пламень,
Незрячий и немой,
бескрылый, как и ты.
О, мать-невольница! На
грудь твоей пустыни
Склоняюсь я в полночной
тишине…
И горький дым костра, и
горький дух полыни,
И горечь волн –
останутся во мне.
1907
<Петербург>