В одном из тех домов,
придуманных развратом,
Где всем предложена
наемная кровать,
На ложе общих ласк, еще
недавно смятом,
И мы нашли приют – свою
любовь скрывать.
Был яркий летний день,
но сдвинутые шторы
Отрезывали нас от
четкого луча;
Во мгле искусственной
ловил я только взоры
Да тени смутные прически
и плеча.
Вся жизнь была в руках;
я слышал все биенья,
Всю груди теплоту, все
линии бедра;
Ты прилегла ко мне, уже
в изнеможеньи,
И ты на миг была – как
нежная сестра.
Но издали, крутясь,
летела буря страсти…
Как изменились вдруг
внизу твои глаза!
И ложе стало челн. У
буйных волн во власти,
Промчался он, и вихрь –
сорвал все паруса!
И мне пригрезилось:
сбылась судьба земного.
Нет человечества! Ладью
влечет хаос!
И я, встречая смерть,
искал поспешно слова,
Чтоб трепет выразить
последних в мире грез.
Но вместо слов был бред,
и, неотступно жаля,
Впивался и томил из
глубины твой взгляд.
Твой голос слышал я:
«Люблю! твоя! мой Валя!»
Ладья летит быстрей… и
рухнул водопад.
И мы на берегу очнулись
в брызгах пены.
Неспешно, как из форм
иного бытия,
Являлся внешний шум и
выступали стены,
Сливалось медленно с
действительностью «я».
Когда ж застенчиво, лицо
в густой вуали,
На улицу за мной ты
вышла из ворот,
Еще был яркий день,
пролетки дребезжали,
И люди мимо шли –
вперед, вперед…
1 июня 1901