I
Муза в измятом венке,
богиня, забытая миром!
Я один из немногих, кто
верен прежним кумирам;
В храме оставленном есть
несказанная прелесть, – и ныне
Я приношу фимиам к
алтарю забытой святыни.
Словно поблеклые листья
под дерзкой ласкою ветра,
Робко трепещут слова в
дыхании древнего метра,
Словно путницы-сестры,
уставши на долгой дороге,
Рифма склоняется к рифме
в стыдливо смутной тревоге,
Что-то странное дышит в
звуках античных гармоний –
Это месяц зажегся на
бледно-ночном небосклоне.
Месяц! Мой друг
неизменный! В твоем томительном свете
Тихо катилися ночи и
прошлых, далеких столетий.
То, что для нас погасло,
что взято безмолвной могилой,
То для тебя когда-то
юным и родственным было.
Февраль 1897
II
О, двойственность
природы и искусства!
Весь зримый мир –
последнее звено
Преемственных бессильных
отражений.
И лишь мечта ведет нас в
мир иной,
В мир Истины, где
сущности видений.
Но и мечта покорна
праху: ей
Приходится носить одежду
праха.
Постичь ее вне формы мы
не можем…
1897