Издревле русский наш
Парнас
Тянуло к незнакомым
странам,
И больше всех лишь ты,
Кавказ,
Звенел загадочным
туманом.
Здесь Пушкин в
чувственном огне
Слагал душой своей
опальной:
«Не пой, красавица,
при мне
Ты песен Грузии
печальной».
И Лермонтов, тоску
леча,
Нам рассказал про
Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо
злата.
За грусть и жёлчь в
своем лице
Кипенья желтых рек
достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга
успокоен.
И Грибоедов здесь
зарыт,
Как наша дань
персидской хмари,
В подножии большой
горы
Он спит под плач зурны
и тари.
А ныне я в твою
безгладь
Пришел, не ведая
причины:
Родной ли прах здесь
обрыдать
Иль подсмотреть свой
час кончины!
Мне все равно! Я полон
дум
О них, ушедших и
великих.
Их исцелял гортанный
шум
Твоих долин и речек
диких.
Они бежали от врагов
И от друзей сюда
бежали,
Чтоб только слышать
звон шагов
Да видеть с гор глухие
дали.
И я от тех же зол и
бед
Бежал, навек простясь
с богемой,
Зане созрел во мне
поэт
С большой эпическою
темой.
Мне мил стихов
российский жар.
Есть Маяковский, есть
и кроме,
Но он, их главный
штабс-маляр,
Поет о пробках в
Моссельпроме.
И Клюев, ладожский
дьячок,
Его стихи как
телогрейка,
Но я их вслух вчера
прочел,
И в клетке сдохла
канарейка.
Других уж нечего
считать,
Они под хладным
солнцем зреют,
Бумаги даже замарать
И то, как надо, не
умеют.
Прости, Кавказ, что я
о них
Тебе промолвил
ненароком,
Ты научи мой русский
стих
Кизиловым струиться
соком,
Чтоб, воротясь опять в
Москву,
Я мог прекраснейшей
поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с
богемой.
И чтоб одно в моей
стране
Я мог твердить в свой
час прощальный:
«Не пой, красавица,
при мне
Ты песен Грузии
печальной».
Сентябрь 1924
Тифлис