«Отец, о чем
это стонет метель?..»
Из горских песен
Там, где смерть и вечный
холод,
Бури вой и рев лавин,
Старый Гуд живет,
владыка
Гор, потоков и
стремнин.
В ледниках за облаками
Белый снег – его
постель,
Черный вихрь – его
одежда,
Борода его –
метель.
И когда он над горами
Мчится, бешенством
объят, –
Водопады цепенеют,
Скалы вечные
дрожат.
Но однажды гений смерти,
Этот дух враждебных сил,
Одинокую пастушку
Гор окрестных
полюбил.
Бог стихий неукротимых,
Разрушенья мрачный бог
Целовал в траве весенней
Легкий след девичьих
ног.
Он хранил ее, лелеял,
Баловал и на венки
Ей растил по горным
кручам
Алый мак и
васильки.
Чтобы мягче было ножкам
–
Мох зеленый расстилал,
На пути ее горстями
Землянику рассыпал.
А заблудится, бывало, –
Через бешеный поток
Изо льда ей перекинет
Он серебряный
мосток.
Сколько раз ее от смерти
Он спасал, но от греха
Не сберег, – его малютка
Полюбила пастуха.
Старый Гуд не может сердце
Гордой девы победить,
И ревнует, и не знает,
Как счастливцам
отомстить.
Раз любимого ягненка
Не могли они найти,
Заблудились, – ночь и
вьюга
Их застали на пути.
Тьма кругом; зашли в
пещеру,
Разложили огонек;
Озарился теплым светом
Их уютный уголок.
Между тем как за стеною
Вой метели всё грозней,
Разговор их тише, тише,
Поцелуи – горячей...
Стонет Гуд, ревет от
злобы, –
А они за огоньком,
Беззаботные, смеются
Над ревнивым
стариком.
«Будь моей!..» – Она
слабеет,
Отдается... Вдруг скала
Страшно вздрогнула, и
буря
Всю пещеру
потрясла.
Гром затих, – настала
сразу
Тишина. Он поднял
взгляд,
Побледнел – и мщенье
Гуда
Понял, ужасом
объят.
Вход пещеры был завален
Глыбой камня, и страшна
После бешеной метели
Гробовая тишина...
Чтоб забыться на
мгновенье,
Он прижал ее к груди
И шептал ей: «О подумай,
Сколько счастья
впереди!
Будь моей... Не бойся
смерти...
Старый Гуд, любовь
сильней
Всех стихий твоих
враждебных,
Всех мучений и
скорбей!»
Но прошло три дня, и
голод
Потушил у них в крови
То, что вечным им
казалось –
Мимолетный жар
любви.
Разошлись они безмолвно,
Как враги, и в их очах
Только ненависть
блеснула
И животный, дикий
страх.
По углам сидят, как
звери,
Смотрят пристально, без
слов,
И глаза у них сверкают
В темноте, как у
волков.
На четвертый день он
тихо
Встал; безумьем взор
горел,
Он, дрожа, как на добычу
На любовницу смотрел.
Бродит страшная улыбка
На запекшихся губах,
Нож сверкает в
неподвижных,
Грозно поднятых
руках.
Подошел, но вдруг
протяжно,
Словно ведьма иль шакал,
В щель стены над самым
ухом
Старый Гуд
захохотал.
А потом всё громче,
громче,
Необъятней и страшней
Загремела, бог могучий,
Песня ярости твоей.
Визг и хохот, словно в
пляске
Мчатся тысячи бесов
И скликаются пред битвой
Миллионы голосов.
Старый Гуд, кружась в
метели,
Опьяненный торжеством,
Заливается, хохочет
И ревет сквозь вихрь и
гром:
«Не меня ли ты отвергла?
Что же, радуйся теперь!
Посмотри-ка, полюбуйся –
Твой любовник – дикий
зверь!»
Но, из рук убийцы
вырвав,
В сердце собственное нож
Дева гордая вонзила
И воскликнула: «Ты
лжешь!
Я сама ему на пищу
Кровь и тело отдаю,
Я любовью победила
Силу грозную
твою!..»
Старый Гуд завыл от
боли,
Свод пещеры повалил
И несчастных под
огромной
Глыбой скал
похоронил.
В ледники свои родные
Возвратился мрачный бог,
Но напрасно было мщенье:
Он забыть ее не
мог.
Оттого-то зимней ночью
Чей-то долгий, долгий
стон
Прозвучит порой в
метели:
«Горе мне, я
побежден!..»
<1889>