Турки
– Выреем мимоходом
брошенные окурки
– Валяются на
берегу.
Берегу
Своих рыбок
В сослоненных ладонях.
Своих улыбок
Не могут сдержать
белокурые турки.
Иногда балагурят.
Я тоже роняю окурок.
Море в этом заливе
совсем засыпает.
Засыпают
В море с лодок, что
качаются холмами на волнах,
Рыбаки в море невод.
Небо слева – золото.
Посмотрите, как оно
молодо!
Но рыбаки не умеют:
Наклонясь, сети сеют.
В мозолистых руках сито
Реет! Реет!
И серебряным житом
Веет! Веет!
И пока на устах
расцветает, смеясь, семья прибауток,
Из ручонки
Мальчонки
Сыпется, веясь, дождь в
уплывающих уток…
Солнце белое золото
Веет щедрою мерою.
В это время мы все
молоды,
В это время все мы
верим.
И нет ничего
невообразимого,
Что в этот час
Море гуляет среди нас,
Надев голубые
невыразимые.
На бегучие сини
Ветер сладостно сеет
Запахом маслины,
Цветком Одиссея…
И, собираясь взять
камешек,
Чувствую, что нужно
протянуть руку прямо еще…
И шепчет море: «не вы!»
И девушка с дальней
Невы,
Протягивая руку, шепчет:
«моречко!»
А воробей в это время
проносит семячко.
Ящерица
По устенью тащится,
Равнодушная от линьки.
Отсюда море кажется
выполощенным
мозолистыми
руками в синьке.
И я думаю о том, что на
чертеже земли Котлас – точкой.
А в воздухе пролетает
ласточка.
Далеко – все ясно в
воде.
Чу! Звененье пустельги!
Где глазами бесплотных
тучи прошли, я черчу В и Д.
Чьи? Не мои.
Мои: В и И.
Девушка в шляпе-грибе,
под руководством маменьки,
Бросает в воду камень.
Возле камня
Скачут путешественницы
козликами.
Зеленая
Ядреная
Ящерица
По устенью – тащится.
Спускаюсь.
Желудок пуст – каюсь.
Услада.
Земли не надо
Виру, где чёлны,
И миру, где волны.
Чайка поет предсмертную
песнь ребенка,
Которому стало звонко.
Его навестил Испуг
И встал к нему близко,
как мамочкин друг.
Его навестило Лихо
И встало за нянькой.
А на море тихо,
И на море – чайки.
Каждый шаг
Украшая словом «ах!»,
Идут московские
толстушки
С тростинками из
крымских опушек.
Как ноги шестинога,
Перегнувшись с краев (в
лодке их немного),
Рыбаки сети сеют.
Тихнут волны.
Чувства – полны.
И в дали моря
неголеватого
Блеснули воротнички
И запонки
Щеголеватого
Всегда Вырея.
Безбрежное поле снам
С запада, рыбачки!
Милые, с запада!
– Там
У края бескрайнего вира…
О, как бы они ни были
сиры…
Ах! Эту бессмертную синь
сорят
Городом, горами,
Сумами, суднами,
Много и всем,
Что морок,
Не будучи морем.
В эти пашни,
Где времена орали свой
сев,
Смотрятся башни,
Назад не присев!
Ах! где роняла последний
взор
В сени гор
Дева,
Обреченная небу,
Там бегают кошки…
Мяукают…
Старая дева
Аукает…
Сыпет рыбешку…
Орлицей с улицы лица
Смотрит. Сулится
Голосом звонким,
Как олово,
Разбить голову
Ребенку
За камень, пущенный
кошке вдогонку.
Орлицей смотрит, где бы
выступить защитницей
Попранных прав своих
кошек.
Машет рыбешкой…
Сребровеет.
Ходит по саду дозором.
Огневеет носом
крючковатым и длинным,
И вот! – улетает на
Лысую гору…
Да! Пред бескрайностью
синего мига
Все мы укор и улика…
На столе: самовар,
масло, чашки, чай…
На обертке чая устало
читаю огромное К.
А над морем проносится
усталая чайка…
Кони, бродите,
бродите!
Копыта, стучите,
стучите!
Затемняйте тусклые
лики!
Забывайте о
раньшевеликих!
И, отрывая от брата
милого камень,
Кони, о милые кони,
сумейте
Тлению мира возжечь
Благословляющий
пламень!
И бес с улыбкой
похотливой
Нашепчет, вечно
хохотливый, –
Где, замирая с земной,
забывали о неземной
бессмертные боги,
Слышится мне русское,
звонкое:
«в казенку – могим!»
По морю качаются белые
зайки.
Женщины шевелят
крыльями, как алокрылые чайки.
Где было место богов и
полубогов виру –
Продают сыру.
И, лаская собачку,
вымолвливают: «ляг, ушки!»
А вдали квакают лягушки.
Учительницы, которые
Детишек – учат!
А также счастьишки
Бучат!
Щелоком свободной любви
(«Кто? Мы? – Не мы,
не мы! –
– Молчим!
Молчи! – Немы! Немы!»)
На песочек прилегли,
Выглядывая, кто я?
Вытягивая ноги –
Немногие! Немногие!
– Сонные – милые –
покорные
– Просторные –
кроткие – немотные
– Животные!
И я устал в песке
ломаться!
А дитя, увидев солнце,
кричит: «цаца!»
С нами
– Ведьмы!
Ведь мы
– Знаем:
Где мы еще не были, там
еще нет небыли!
Небольшие ведьмы чертят
Алый закат.
И пока закатные вихри,
ярясь,
Сплетаются в сети
письмен,
Я читаю славянскую вязь,
Указующую доли времен.
Тени минувшего!
Если и в это вечернее
время вы не устанете
кружиться надо мной,
как вечерние подурки,
На этом берегу
загубленном,
То мне останется думать,
что вы играете в жмурки
С своим возлюбленным.
На берегу лежат
многочисленные доказательства.
Всё молчит. Ни о чем не
говорят.
Белокурости турок канули
в закат.
– И, когда небо
становилось красно, как кумач,
Дитя произносило:
«красно» или: «вот сидит грач».
И вот пролетал звук,
тишины драч.
А закат гас
В вечерних терниях.
И наступает час –
Тихий, вечерний.
И стал ясен весь мир,
как во сне наяву.
И, завидев месяц, я ему
реву:
Месяц! Как и я, ты чист
и светел,
Смел, спокоен, ясен,
петел.
Но мне, с душой
женомужа,
Все сущее – глуше и уже!
Так гори в безбольном горе!
Оставайся, горний, горе!
И, снимая шляпу
И отставив ногу
Немного,
Кланяюсь
Тучам. Лепечу (я с
ними не знаком)
Коснеющим детским
языком:
Если мое скромное
допущение справедливо,
Что золото, которое ваши
волосы тянули,
Когда вы, смеясь, рассказывали
о любви,
Есть обычное украшение
вашей семьи,
То не будете ли добры
сообщить мне
и не может быть, чтоб вы мне не
сообщили,
Любите ли вы «тянули»,
Птичку «сплю»,
А также
В предмете «русский
язык» прошли ли
Спряжение глагола «люблю»?
Ветер, песни сея,
Улетел в свои края!
Все забыло чары дел,
Тишь.
Лишь бессмертновею
Я!
1908