О, город – сон, преданье
самодержца,
Узнал ты бич
Перуна-громовержца?
В ту ночь
Хлыст молнии блестящей,
Прекрасной в прошлом –
ужасной в настоящем,
Гнал все живое в домы
прочь.
И пенно-свинцовая волна
Метала пены в берег
метко.
Она, как львица, что
гнева полна
И зрит: везде простерла
прутья клетка.
И два египетских кумира
Когти стерегли молчащим
взором
Протянутых надменно лап.
Пред ними овнов нету
жира,
Людей молящихся собором.
Чужбины Бог стал мертвый
раб.
Летите, летите, бури
певицы!
Молчат фиванские девицы.
О, вы, восставшие
пришельцы,
В косах шелковых и
черных,
Вам не молились
земледельцы,
Что когтем лап скребли
узорных
Старинный серый
известняк,
Как тело вражье смелый
враг.
И к египетским девам
молчащим
Исторгались из глаз в
страдании взгляды,
Казалось, робко,
боязливо к дальним чащам
Шли в бурю, в темноту
два нежных лада.
И дивно смеялись те девы
в концы
Улыбкой спокойно одетого
рта.
Идите, идите, стучитесь,
гонцы!
Чугунная дверь в сад
чудес отперта!
За ними был дом. Строг и
высок он.
И у пламенных вечером
окон
Стоит юноша стройный,
художник.
Он смотрит и, грустью
охваченный, плачет.
Везде напевы похорон…
О, что, скажите, значит
В наш век-безбожник
Сей львиный сон?
1911