И, всенея, ховун вылетел в трубу и,
повселенновав, опять влетел в избенку. И мы лишь всеньма всенеющей воли,
волерукого дикана. И белязи были скорбновласы и смехоноги. И небнядинное
голубьмо за ними сияло, сиючее, неуставающее.
И
волязь стать красочим учился у леших блесне взглядовой, лесной, дикой, нечеловеческой.
И смехорукое длилось молчание.
И
веселовница нудных рощ радостноперыми взмахнула грустильями. И скорбун по
вотчинам Всенязя качался в петле. И грезог-немог полон был тихих ликов. И
соноги-мечтоги вставали в мгловых просторах. И то, о чем я пишу, лишь грезьмо
грезюги.
Но
сонногрезийцы прекрасны и в небесовой мгле. Небесатый своей думой я
утихомирился и лег спокойно спать.
И был
скорбен незаметный лик. И убегает умиравый в сон.
И
вселенаты были косицы за ушами, и волк днешёрстный пришел и не минул: не стало
бедночей. Чтыня лукавежная.
И
сонеж и соннежь и всатый замыслом и всокий господин читака чтой читок чтоище
перечетчик почетчик читомое и ничтожина и всеянин и всень и веснь и всявый ус и
ничтовая бровь и всяный голос и всовник и ничтожево и ничтовь и ничтье ничтимь
ничтей и ничтак ничтва вселенель ничтыня и лукавда красавда ничтец ничтимка
всето ничтота ничтовенство вселенеча меня и была смерть читка чтяка весьтень
везда вседа ничтимень.
И
соног-мечтог был нами читьбище читьба, читва, читач, <чита>ль читежь
читажа, читязь читьмо читавица.
И
малочей звенел смехом и мальни лежали на бреге, и малыши звенели вершинами, и
малок вселеннел. Так, звукатая временель ясными струилась завитками с
дедиканова плеча.
И
девиня, страдалая взорами, взметнула озаренными крыльями. Красотей же
засмеялся.
И
были глубинны синие взоры и сиял змей.
И,
разрывая руками мыслоку, радостная вышла на берег дева, сияя устами и телом. И
нагочеи смеялись. В смехотянном, в смехотовом венке лике были два озера грустин
и смехотучие заревые уста.
Негей
кинул венок, но кто его поднял?..
И
Вселенномир зыбил, звучал студными ветками.
О,
слововаи! припадите к земле, как земичи!
В
молчановом ручье омойте пыльные ноги.
И
яроба народоструйных вод и весеннекликий юнеж, и вселенноклик, и миромиг, и
безумвянные дебри недучих раст.
И в
белом месяцовом лике холодные враждунные глаза; и небомойки из хмаровых корыт
опрокидывали, лили воду, оголяя локти. На хмаровых лети-полетай копытцах
резвилось смешун-дитя.
И
смехчие выползали дети из вечностью спаленки, и вечностекафтанный был муж и
пожарокудрые личики.
И
дыхчие полымем змеи и косматые миристые гласом дива, и постепенно миренело
утихающее тихвой величия слово: я! и тонуло в немичии.
И
краснево в золотучем, не ясном поле и красночий мыслями и кудрями. И пыхчие
снопами радлявого и радостного золота голубочешуйные утра. И вольнва и волнва
волнистой и вольной нивы воль. И жнец нивы. И летуницы сладко и ладко гласные.
И вопрос им людища тьма-темь-власого: кто вы? и ответ: сладкопёрые.
И
желаниешёрстный пес, лютой, злой. И звена звенят серебряной необходимостью.
Неоградимое воль.
И
бояйца голубева, как зла сил. И земее зёма его лик.
И
бедища злостепёрые. И молчанные дворцы и за «а»-рцы.
И
вечниканша Беременная собой времовым ростом.
И
баймо баянной звучали и звучаль немотострунная, о! замолкнет она, когда струны
порвутся руками чужими.
И
надело землявый плащ небо и старичие голубо-седых стариковских волос, и ясавец
мысли ясной срезает думель и летят негистели мыслоковых осок и поют-поют:
«Умиравень милый, умри».
О,
счастьеклювая, и ты, черноглазая, легкая-легкая по кустам и деревам порхалица!
птичка, приди, приди! О, желтучие уста немвянок Молчановых, серотелых сирот.
Молчань
и лебеди грустливо-грустные – не никлые ли цветы, шея и слухока и молвняк по
диким брегам глаголокаменным?
И
моля лебедя смерти: приди, белошейная.
И
язык – звукомые числа <нашего бытия>.
<1907-1908>