На стенку вскочила
цыганка
В красном и желтом, где
много огня,
Где знойное вечер
хотело отнять,
Где кружево скрыло
глаза на засов,
Треском ладоней сказать
– хорошо!
Вот они, милые, вот
они,
Слепою кишкою обмотаны,
Кривые тугие рога.
Черной громадой бугая
Всех малокровных пугая,
Тайных друзей и врага,
Кишкой, как косынкой
алой, обмотаны
Косые, кривые рога –
В Троицын день повязка
березы тугая.
И пока
На боках
Серебрилась река
Солнечного глянца,
Какого у людей гопака
Искала слепая кишка
Слепого коня,
Боязливая раньше?
Молчащей былины певца
Сверкали глаза голубые
слепца.
– Слепого коня,
еще под седлом –
Белый хвост вился
узлом.
Подпруги чернеет
ремень,
Бессильные звуки
стремян.
Рукоплесканья упали
орлом.
И трупной кровью был
черен песок,
И люди шумели листами
осок.
Копье на песке
сиротело.
Металося черное тело.
И, алое покрывало
Вкапывая в песчище,
Черный бугай носился,
кружился,
И снова о пол
настойчиво топал.
Это смех или ржанье,
или сдавленный крик?
Топтал и больно давил,
Наступая всей тяжестью
туши,
И морду подымал и долго
слушал.
Ужели приговора звезд?
И после рвал копытами
желудок,
Темницу калуг, царских
кудрей и незабудок.
Ребра казались
решеткой.
[Солнца потомки, гуляя,
ходили по ней,
По шкуре казненных
быками коней.]
Цыганка вскочила на
стенку,
Деньгою серебряных глаз
хороша.
Животных глаз яркие
лились лучи,
Где бык
Казненного плоть
волочил
И топтал пузыри
голубые.
У стенки застенчиво
смерть отдыхала.
– К стенке! К
стенке! – так оттолкнувши нахала, –
Не до усов.
Не отдыхала восемь
часов.
1921