Темно-зеленые, золотоокие
всюду сады,
Сады Энзели.
Это растут портахалы,
Это нарынчи
Золотою росою осыпали
Черные ветки и сучья.
Хинное дерево
С корой голубой
Покрыто улитками.
А в Баку нет нарынчей.
Есть остров Наргинь,
Отчего стала противною
Рыба морская, белуга или
сомы.
О сумасшедших водолазах
Я помню рассказы
Под небом испуганных
глаз.
Тихо. Темно.
Синее небо.
Цыганское солнышко
всходит,
Сияя на небе молочном.
Бочонок джи-джи
Пронес армянин,
Кем-то нанят.
Братва, обнимаясь,
горланит:
«Свадьбу новую справляет
Он, веселый и хмельной.
Свадьбу новую справляет
Он, веселый и хмельной».
Так до утра.
Пения молкнут раскаты.
– Слушай, годок,
«Троцкий» пришел.
«Троцкого» слышен гудок.
Утро. Спали, храпели.
А берега волны бились и
пели.
Утро. Ворона летит
И курским соловьем
С вершины портахала
Поет родной России «Ка»,
Вся надрываясь хриплою
грудью.
На родине, на севере ее
Зовут каргою.
Я помню, дикий калмык
Волжской степи
Мне с сердцем говорил:
«Давай такие деньги,
Чтоб была на них карга».
Ноги, усталые в
Харькове,
Покрытые ранами Баку,
Высмеянные уличными
детьми и девицами,
Вымыть в зеленых водах
Ирана,
В каменных водоемах,
Где плавают красные до
огня
Золотые рыбы и
отразились плодовые деревья
Ручным бесконечным
стадом.
Отрубить в ущелье
Зоргама
Темные волосы Харькова,
Дона и Баку,
Темные вольные волосы,
Полные мысли и воли.
1921