Шамана встреча и Венеры
Была так кратка и ясна:
Она вошла во вход
пещеры,
Порывам радости весна.
В ее глазах светла
отвага
И страсти гордый,
гневный зной:
Она пред ним стояла
нага,
Блестя роскошной
пеленой.
Казалось, пламенный
пожар
Ниспал, касаясь древка
снега.
Глаз голубых блестел
Стожар,
Прося у желтого ночлега.
«Монгол! – свои
надувши губки,
Так дева страсти начала.
(Мысль, рождена из
длинной трубки,
Проводит борозды чела.)
–
Ты стар и бледен, желт и
смугол,
Я же роскошная река!
В пещере дикой дай мне
угол,
Молю седого старика.
Я, равная богиням,
Здесь проведу два-три
денька.
Послушай, рухлядь
отодвинем,
Чтоб сесть двоим у
огонька.
Ты веришь?
видишь? – снег и вьюга!
А я, владычица царей,
Ищу покрова и досуга
Среди сибирских дикарей.
Еще того недоставало –
Покрыться пятнами угрей.
Монгол! Монгол! как я
страдала!
Возьми меня к себе,
согрей!»
Покрыта пеплом из
снежинок
И распустив вдоль рук
косу,
Она к нему вошла. Как
инок,
Он жил один в глухом
лесу.
«Когда-то храмы для меня
Прилежно воздвигала
Греция.
Могол, твой мир
обременя,
Могу ли у тебя согреться
я?
Меня забыл ваять художник,
Мной не клянется больше
витязь.
Народ безумец, народ
безбожник,
Куда идете, оглянитесь?»
– «Не так уж
мрачно, –
Ответил ей, куря, шаман.
–
Озябли вы, и неудачно
Был с кем-нибудь роман».
–
«Подумай сам: уж перси
эти
Не трогают никого на
свете.
Они полны млека, как
крынки.
(По щекам катятся
слезинки.)
И к красоте вот этой выи
Холодны юноши живые.
Ни юношей, ни
полководцев,
Ни жен любимцев, ни
уродцев,
Ни утомленных стариков,
Ни в косоворотках
дураков.
Они когда-то увлекали
Народы, царства и
престолы,
А ныне, кроткие, в опале
Томятся, спрятанные в
полы.
И веришь ли? меня
заставили одеть
Вот эти незабудки,
Ну, право, лучше
умереть,
Чем эти шутки.
Это жестоко». Она отошла
И, руки протянув,
вздохнула.
«Как эта жизнь пошла!»
И руки к небу протянула.
«Всё, всё, монгол, всё,
всё – тщета,
Мы – дети низких вервий.
И лики девы – нищета,
Когда на ней пируют
черви!»
Шаман не верил и
смотрел,
Как дева (золото и мел)
Присела, зарыдав,
И речь повел, сказав:
«Напрасно вы сели на
обрубок –
Он колок и оцарапает
вас».
Берет с стола красивый
кубок
И пьет, задумчив,
русский квас.
Он замолчал и, тих,
курил,
Смотря в вечернее
пространство.
Любил убрать, что
говорил,
Он в равнодушия
убранство.
И дева нежное «спасибо»
Ему таинственно лепечет.
И глаза синего изгиба
Взор шаловливо мечет,
И смотрит томно, ибо
Он был красив, как белый
кречет.
Часы летели и бежали,
Они в пещере были двое.
И тени бледные дрожали
Вокруг вечернего покоя.
Шаман молчал и вдаль
глядел,
Венера вдруг зевнула.
В огонь шаман глядел,
Венера же уснула.
Заветы строгие храня
Долга к пришелицам
святого
Могол сидел, ей извиня
Изгибы тела молодого.
Так девы сон лелея
хрупкий
Могол сидел с своею
трубкой.
«Ах, ах!» – она во сне
вздыхала,
Порою глазки открывала,
Кого-то слабо умоляла,
Защитой руку подымая,
Кому-то нежно позволяла
И улыбалася, младая.
И вот уж утро.
Прокричали
На елях бледные дрозды.
Полна сомнений и печали
Она на смутный лик
звезды
Взирала робко и порой
О чем-то тихо лепетала,
Про что-то тихо
напевала.
Бледнело небо и светало.
Всходило солнце. За
горой
О чем-то роща лепетала.
От сна природа
пробудилась,
Младой зари подняв
персты.
Венера точно застыдилась
Своей полночной наготы.
И, добродетели стезей
идя неопытной ногой,
Она раздумывала,
прилично ли нагой
Явиться к незнакомому
мужчине.
Но был сокрыт ответ богини.
От кос затылок оголив,
Одна, без помощи подруг,
Она закручивает их в
круг.
Но тот, как раньше,
молчалив.
Затылок белый так
прекрасен,
Для чистых юношей так
ясен.
Но, лицемерия престол,
Сидит задумчивый могол.
Венера ходит по пещере
И в горести ломает руки.
«Это какие-то звери!
Где песен нежных звуки?
От поцелуев прежних
зноя,
Могол! могол, спаси
меня!
Я вся горю! горя и ноя
Живу, в огнистый бубен
чувств звеня.
Узнай же! знаешь, что
тебе шепну на ухо?
Ты знаешь?
знаешь? – я старуха!..
Никто не пишет нежных
писем,
Никто навстречу синим
высям
Влюбленных глаз уж не
подъемлет,
Но всякий хладно с
книжкой дремлет.
Но всякий хладно убегает
Прочь от себя за свой
порог,
Лишь только сердце
настигает
Любви назначенный урок.
Как все это жестоко! –
Сказала дева, вдруг
заплакав. –
Скажи хоть ты: ужель с
Востока
Идет вражда к постелям
браков?
К ногам снегов, к венкам
из маков?
С хладом могилы отрок
одинаков».
Но, неразговорчив и
сердит
Как будто, тот сидит.
Напрасно с раннего утра,
Раньше многоголосых утра
дудок,
Она из синих незабудок,
В искусстве нравиться
хитра,
Сплела венок почти в
шесть сажен
И им обвилась для нежных
дел.
По-прежнему могол сидел
Угрюм, задумчив, важен.
Вдруг сердце громче
застучало.
«Могол, послушай, –
так начала
Она, – быть может,
речь моя чудна
И даже дика и мало
прока.
Я буду здесь бродить
одна
(Ты знаешь: я ведь
одинока),
Срывать цветы в густом
лесу,
Вплетать цветы в свою
косу.
Вдали от шума и борьбы,
Внутри густой красивой
рощи
Я буду петь, сбирать
грибы,
Искать в лесу святого
мощи,
Что может этой жизни
проще?» –
«Изволь, душа
моя, – ответил
Могол с сияющей улыбкой.
–
Я даже в лесу встретил
Дупло с прекрасной
зыбкой».
В порыве нежном хорошея,
Она бросается ему на
шею,
Его ласкает и целует.
Ниспали волосы, как
плащ.
Могол же морщится, тоскует.
Она в тот миг была
палач.
Она рассказывает ему
Про вредный плод
куренья.
«Могол, любезный, не
кури!
Внемли рыданью моему».
Он же с глазами
удовлетворенья
Имя произносит Андури.
Шаман берет рукою бубен
И мчится в пляске
круговой,
Ногами резвыми стучит.
Венера скорбная молчит
Или сопровождает голос
трубен,
Дрожа звенящей тетивой.
Потом хватает лук и
стрелы
И мимо просьб, молитв,
молений
Идет охотник гордый,
смелый
К чете пасущихся оленей.
И он таинственно исчез,
Где рос густой зеленый
лес.
Одна у раннего костра
Венера скорбная сидит.
То грусть. И, ей сестра,
Она задумчиво молчит.
Цветы сплетая в сарафан,
Как бело-синий истукан,
Глядит в необеспокоенные
воды –
Зеркало окружающей
природы.
Поет, хохочет за двоих
Или достает откуда-то
украдкой
Самодержавия портных
Новое уложение законов
И шепчет тихо: «Как
гадко!..»
Или: «Как безвкусно… фу,
вороны!»
Сам-друг с своею книжкой
Она прилежно шепчет,
изучает,
Воркует, меряет под
мышкой
И… не скучает.
И воды после переходит
И по поляне светлой
бродит.
Сплетает частые венки,
На косах солнца седоки.
О чем-то с горлинкой
воркует
И подражательно кокует.
Венера села на сосновый
пень
И шепчет робко: «Ветер
телепень!
Один лишь ты меня
ласкаешь
Своею хрупкою рукой,
Мне один не изменяешь,
Людей отринувши покой.
Лишь тебе бы я дарила
Сном насыщенный ночлег,
Двери я бы отворила,
Будь ты отрок, а не бег…
Будь любимый человек…
Букашки и все то, что
мне покорно!
Любите, любите друг
друга проворно
Счастье не вернется
никогда!»
И вот приходит от труда,
Ему навстречу выбегает,
Его целует и ласкает,
Берет оленя молодого,
На части режет, и готово
Ее стряпни простое
блюдо;
Сидит и ест… ну, право
же, не худо!
Шаман же трубку тихо
курит
И взор устало, томно
щурит.
И, как чудесная страна,
Пещера в травы убрана.
Однажды белый лебедь
Спустился с синей
высоты,
Крыло погибшее колебит
И, умирая, стонет: «Ты!
Иди, иди! тебя зовут,
Иди, верши свой кроткий
труд.
От крови черной пегий
Я, умирающий, кляну:
Иди, иди, чаруя негой
Свою забытую страну.
Тебе племен твоих собор
Готовит царственный
убор.
Иди, иди, своих лелея!
Ты им других божеств
милее.
Я, лебедь умирающий,
кляну:
Дитя, вернись в свою
страну,
Забыв страну озер и
мохов,
Иди, приемля дань из
вздохов».
И лебедь лег у ног ея,
Как белоснежная змея.
Он, умирающий, молил
И деву страсти умилил.
«Шаман, ты всех земных
мудрей!
Как мной любима смоль
кудрей,
И хлад высокого чела,
И взгляда острая пчела.
Я это все оставлю,
Но в песнях юноши
прославлю
Вот эти косы и эту
грудь.
Ведун мой милый, все
забудь!
И водопад волос
могуче-рыжий,
И глаз огонь моих
бесстыжий,
И грудь, и твердую и
каменную,
И духа кротость
пламенную.
Как часто после мы
жалеем
О том, что раньше
бросим!»
И взором нежности
лелеем,
Могол ей молвит: «Просим
Нас не забывать,
И этот камень дикий, как
кровать
Он благо заменял
постели,
Когда с высокой ели
Насмешливо свистели
Златые свиристели».
И с благословляющей
улыбкой
Она исчезает ласковой
ошибкой.
1912