В лесу, где лебедь с
песней стонет
И тенью белой в пруду
тонет,
Где вьется горностай
Среди нечастого
осинника,
И где серебряный лисицы
лай
Тонко звенит в кустах
малинника, –
Там белозадые бродили
лоси
С желтопозолоченным
руном
И тростников качались
оси
За их молчащим табуном.
Две каменных лопаты
Несет самец поодаль,
тих,
И с визгом жалобным
телята,
Согнувшись, пьют сосцы
лосих.
В сосне рокочет бойко
С пером небесным сойка.
И страстью нежною
глубок
Летит проворный
голубок.
Гадюка черная свисала
Дугой с широкого сучка,
И пламя солнца освещало
Злобную черту ее
зрачка.
[Качает ветер купола
Могучих сосен и дубов.
Молчат цветов колокола
В движеньях тихих
лепестков].
И сосны стройные
стонали,
Шатая желтые стволы.
То неги стон, то крик
печали,
То визг грохочущей
пилы.
В холодном озере в тени
Бродили сонные лини.
И в глубине зеркальных
окон
Сверкает полосатый
окунь.
А сине-черный скворушка
На солнце чистит
перышко.
Царственно блестящие
стволы
Свечи покрыли из смолы.
С глухого муравейника
Взлетит, стуча крылом,
глухарка,
И перья рдяного репейника
Осветит солнце жарко.
Взовьется птица. Сядет
около.
Чу, слышен ровный свист
дрозда.
Вон умная головка
сокола
Глядит с глубокого
гнезда.
Нагие древяницы
Свисали телом с темной
ели,
И их печальные зеницы
О чем-то <мнили>,
о чем-то пели.
И с грудью медно-красной
И белой сединой
Плыл господин воды
ненастной,
Красивый водяной.
Скользя в пахучей
пляске,
Низко-свистящие ужи,
Черны, тягучи, вязки,
Дружили в зарослях
межи.
Здесь темный храм
Чреды немых дубов,
Спокоен, грустен, прям,
Качает тяжестью годов.
Когда лесной стремится
уж
Вдоль зарослей реки,
По лесу виден смутный
муж
С лицом печали и тоски.
Брови приподнятый
печальный угол…
И он изгибом тонких рук
Берет свирели ствол
(широк и кругол)
И издает тоскливый
звук.
Предтечею утех дрожит
цевница,
Воздушных дел покорная
прислуга.
На зов спешит певца
подруга –
Золотокудрая девица.
Пылает взоров синих
колос,
Звенит ручьем волшебным
голос!
И персей белизна
струится до ступеней,
Как водопад прекрасных
гор.
Кругом собор растений,
Сияющий собор.
Над нею неба лучезарная
дуга,
Уступами стоят утесы;
Ее блестящая нога
Закутана в златые косы.
Волос из золота венок,
Внутри блистает чертог
ног:
Казалось, золотым
плащом
Задернут стройный был
престол.
Очей блестящим лучом
Был озарен зеленый пол.
И золотою паутиной
Она была одета,
Зеленою путиной
Придя на голос света.
Молчит сияющий глагол.
Так, красотой своей
чаруя,
Она пришла (лесная
дева)
К волшебнику напева,
К ленивцу-тарарую.
И в сумрака лучах
Стоит беззлобный
землежитель,
И с полным пламенем в
очах
Стоит лучей обитель.
Нехитрых лепестков
златой венок:
То сжали косы чертог
ног.
Достигнута святая цель,
Их чувство осязает
мель,
Угас Ярилы хмель.
Она, заснув с ласкающей
свободой,
Была как омут ночью или
водоем.
А он, лесник
чернобородый,
Над ней сидел и думал.
С ней вдвоем,
Как над речной долиной
дуб,
Сидел певец – чрез час
уж труп.
Храма любви блестят
чертоги,
Как ночью блещущий
ручей.
Нет сомнений, нет
тревоги
В беглом озере ночей.
Без слов и шума и
речей…
Вдруг крик ревнивца
Сон разбудил ленивца.
Топот ног. Вопль, брани
стон,
На ноги вспрыгнул он.
Сейчас вкруг спящей
начнется сеча,
И ветер унесет далече
Стук гневной встречи.
И в ямах вся
поверхность почвы.
О, боги неги, пойдите
прочь вы!
И в битве вывернутые
пни,
И страстно борются они.
Но победил пришлец
красавец,
Разбил сопернику висок
И снял с него, лукавец,
Печаль, усмешку и
венок.
Он стал над спящею
добычей
И гонит мух и веткой
веет.
И, изменив лица обычай,
Усопшего браду на щеки
клеит.
И в перси тихим
поцелуем
Он деву разбудил,
грядущей близостью волнуем.
Но далека от низкого
коварства,
Она расточает молодости
царство,
Со всем пылом жены
бренной,
Страсти изумлена
переменой.
Коварство с пляской
пробегает,
Пришельца голод утолив,
Тогда лишь сердце
постигает,
Что значит новой
страсти взрыв.
Она сидит и плачет тихо,
Прижав к губам цветок.
За что, за что так лихо
Ее оскорбил могучий
рок?
И доли стана
Блестели слабо в
полусвете.
Она стояла скорбно,
странно,
Как бледный дождь в
холодном лете.
Вкруг глаза, синего
обманщика,
Горят лучи, не семя
одуванчика?
Широких кос закрыта
пеленой,
Стояла неги дщерь,
Плеч слабая стеной…
Шептали губы: «Зверь!
Зачем убил певца?
Он кроток был. Любил
свирель.
Иль страсть другого
пришлеца
Законная убийству цель?
В храмовой строгости
берез
Зачем убил любимца
грез?
Если нет средств
примирить,
Я бы могла б разделить,
Ему дала бы вечер, к
тебе ходила <б> по утрам, –
Теперь же все – для
скорби храм!
И эти звезды и эти
белые стволы –
Ничто! Ничто! –
теперь мне не милы.
Был сердцем страстным
молодой,
С своею черной бородой
Он был дитя.
Чего хотя,
Нанес убийственный
удар?
Ты телом юн, а сердцем
стар,
С черно-синей ночью
глаз
И мелкокудрым златом
влас.
Иль нет: убей меня,
Чтоб возле, здесь, была
я труп,
Чтоб не жила, себя
кляня
За прикасанье твоих
губ».
И тот молчит. Стеная
Звонко, уходит та
И рвет со стоном
волосы.
Тьма ночная
Зажгла на небе полосы
(Темно-кровавые цвета).
А он бежит? Нет, с
светлою улыбкой,
Сочтя приключение
ошибкой,
Смотрит сопернику в
лицо,
Снимает хладное кольцо.
И, сев на камень,
Зажженный в сердце
пламень
Излил в рыданьях мертвенной
свирели,
И торжеством глаза
горели.
1911