Они пленительны и нежны,
Они изысканно-небрежны,
То гармонически
размерны,
То соблазнительно
неверны,
Всегда законченны и
цельны,
Неизмеримо-нераздельны,
И завершенность линий их
Звучит, как полнопевный
стих.
От грозных и огромных
пифов
До тонких, выточенных
скифов,
Амфоры, лекифи, фиалы,
Арибаллы и самый малый
Каликий, все – живое
чудо:
В чертах разбитого
сосуда,
Загадку смерти разреша,
Таится некая душа!
Как исхищренны их узоры,
Ласкающие сладко взоры:
В запутанности линий
гнутых,
То разомкнутых, то
сомкнутых,
Как много жизни
претворенной, –
Пресыщенной и утомленной
Холодным строем красоты,
В исканьях новой
остроты!
И вот, причудливо
согнуты,
Выводят щупальцами
спруты
По стенкам нежные
спирали;
Плывут дельфины на
бокале,
И безобразны и прекрасны;
И стебель,
странно-сладострастный, –
Па что-то грешное намек,
–
Сгибает девственный
цветок.
На черном поле звезды –
рдяны,
Горят, как маленькие
раны,
А фон лазурный иль
червленый
Взрезают черные фестоны;
Глазам и сладостно и
больно,
И мысль прикована
невольно
К созданиям чужой мечты,
Горящим светом красоты.
Глубокий мрак
тысячелетий
Расходится при этом
свете!
И пусть преданья мира –
немы!
Как стих божественной
поэмы,
Как вечно ценные алмазы,
Гласят раздробленные
вазы,
Что их творец, хотя б на
миг,
Все тайны вечности
постиг!
1916-1917